Если бы Каннский кинофестиваль был стилистическим полем битвы, Ирина Шейк уже давно бы водрузила своё знамя на вершине модного Олимпа. В этом году она, словно хамелеон под прицелом папарацци, сменила шесть образов за считанные дни — от дерзкого уличного лука до платьевых симфоний, достойных оперной сцены.
Свой каннский марафон Шейк начала с тотального белого — но не того, что ассоциируется с капитуляцией. Её многослойный ансамбль напоминал разобранный пазл: мужская рубашка, льняная юбка-макси и джинсовая мини поверх неё, будто случайно забытая художником мазок. Аксессуары — чёрные очки Balenciaga и повязка на голове — добавили луку налёт кинематографической загадочности, словно кадр из неизвестного фильма Годара.
Когда солнце скрылось за Лазурным берегом, Ирина преобразилась в чёрную лебедину из архивного YSL. Бархатный корсет обвивал её, как тень, а юбка-тюльпан раскрывалась подобно экзотическому цветку. 22 карата танзанитов на пальцах мерцали, словно осколки ночного неба, а минималистичный макияж лишь подчёркивал театральность образа.
Днём модель щеголяла в сливочно-кислотном миксе: платье-размазня цвета топлёного масла, кричащее жёлтое бельё и кроссовки — будто персонаж из психоделического комикса. Но вечером её Elie Saab с перьями и чёрными кристаллами напоминал уже взрыв в ювелирной мастерской — ослепительно, опасно, безупречно.
Завершила свой стилистический марафон Шейк зелёным бизнес-ударом: полосатый жакет, заправленный в брюки, и змеиная кожа на аксессуарах — будто Медея, случайно попавшая на деловой ланч. И если новые правила Канн и вправду запрещают "наготу", то Ирина доказала: настоящая роскошь — это когда ткань становится вторым языком, на котором говоришь с миром.
